Их дружба начинается с убийства. Волк смыкает челюсти на мясистой ляжке под оглушительное ржание обезумевшей от боли лошади, чтобы немного позднее добровольно вверить себя воле Ивана. Не специально, но все же. Теперь они – одно целое, Царевич и его преданная тень. Это будет длиться месяцами, годами, на тот момент кажется, что вообще бесконечно. А пока они всего лишь движутся к своей первой цели. Диковинная птица манит своим сиянием молодого царевича, затмевая все остальные желания. Волк знает, что без него Ивану не справиться, и звериное сердце теплеет на пару градусов от этих мыслей.

ххх

Царевич, опьяненный безграничной властью – над этими двумя – теряет контроль с пол-оборота, забывая, что рядом с ним все это время дикий зверь. И однажды все-таки оступается, решая, что и зверь этот ему никакая не угроза. Дальше в памяти Волка все состоит из разрозненных картинок, осколков. Вскинутый мужской кулак. Пронзительный женский крик. Его собственная, перемазанная красным, морда с безумным оскалом. Их дружба начинается с убийства, убийством она и заканчивается. Серый безудержно воет, когда понимает, что натворил.

Украл Царевну у мамок, да нянек, посадил на Волка верхом, да жизнь сладкую, словно хмельной мёд обещал Иван. И могла быть преданной, любящей Елена, да в ответ ненависть к супругу всё больше съедает — нет покоя. И словно не Волк — зверь, а сам Царевич, под вечер, закрывая дверь в спальню царскую, снимает с себя личину, обнажает свой оскал, да таскает Царевну за запястья тонкие, да пряди длинные. И нет больше супруга прежнего, совсем пропал он в хмельном омуте, всё больше крестьянских девушек попортил, разворовал казну царскую, нет на него никакой управы более. А Волк только голову послушно опускает, да сидит с Иваном подле правой руки, хотя видит всё, понимает.

Елена запускает пальцы в шерсть длинную, гладит нежно, напевает что-то, мурлыкая — волк послушно лежит у ног её, дремлет ли или просто тишину нарушить боится, слёзы соленые девичьи его самого пропитывают. А Царевна лишь шепотом, будто заученно, шепчет ему одно и то же — надо им Царевича извести, избавиться надо, что сразу жизнь всеми самоцветами зацветёт, что заживут они с Волком счастливо, что всегда она рядом с ним будет, нет её сердцу никого дороже. Хочет Елена Царицей стать единоличной, нет сил терпеть более. Волк и не видит, что на лице её усмешка кроется — совсем тьма сердце Царевны поглотила.

Она смотрит на свои длинные пальцы, кровь уже местами засохла и кажется, будто въелась под самую кожу. Чужая кровь. Кровь Царевича. Елена стоит на коленях над трупом хладным, да рыдает навзрыд, голову запрокидывает, смеётся будто, хохочет. Никого она не пошлёт за живой водой нынче. Утыкается в морду сырую, окровавленную Волка она, зарывается в шерсть поглубже, вдыхает запах горьковато металлический, молвит слова благодарности она другу преданному. Расскажет всем при дворе о звере, вепре невиданном, что на Ивана напал, да разодрал в клочья, убил её суженного. Плачет Елена, но то ли от горя горького, то ли от счастья долгожданного, да на Волка поглядывает. Связаны они теперь тайной одной.

Ее имя и Ваня, который всегда просто Ваня, и больше она его никаким помнить не желает. Он переходит с нею от страницы к странице, от главы к главе, но все, что было до, остается там. К тому же, если бы не он, где бы была она сейчас. Уж точно не здесь, не среди этих прекрасных людей. Где бы был он, если бы не она – это вообще отдельная тема. Он не любит ее обсуждать, Злата – любит.

С тех пор, как у нее появились ноги, она уходила от него сотни раз, и столько же возвращалась обратно, жалея. Ей нравится думать, что без нее он пропадет, ведь наверняка пропадет. Она его ангел-хранитель, и пусть крылья ее теперь эфемерны, этого достаточно для того, чтобы сберечь его. Для себя или для чего-то большего – это неважно. Важно, чтобы он просто был, и она об этом знала. Сейчас она знает, хоть и не думает о нем за последние сутки ни разу, и это дает ей силы побыть собой, побыть для себя, ведь слишком долго она была для него.

А как просто оказалось да, Вань? Чтобы все твои грехи обратились пустым звуком, чтобы получить индульгенцию у тех, кто тебя [до сих пор] помнит, надо и было всего лишь ничего, только умереть. И невдомек детям, которым читают сказки про умного и смелого, каким мудаком был их герой. И родителям их невдомек. Да что уж там. Даже тот, кто был рядом столько времени, и тот позабыл, как было на самом деле. Волков все еще смотрит на свои трясущиеся от онемения пальцы, которые ему удалось разжать несколько минут назад только огромным усилием воли. Каждое слово Алены гулким эхом отдается в висках. Он вспоминает все. Каждый вечер, каждую ночь. Они проносятся одна за другой пред его внутренним взором в до тошноты ускоренном режиме. Он нажал бы на паузу, если б мог, потому что правда оказывается еще тяжелее, чем он смел представить. Непосильной. Он не может этого выдержать, не после того, что только что сделал. Ничем не лучше своего хозяина, так  выходит? Он вспоминает все. Все удары, пинки, пощечины, крики. За себя уже совсем не больно, он пережил это за столько времени, утопил в своей же вине, так оказалось проще почему-то. Да и глупо держать обиду на того, кого давным давно уже нет. Нигде нет, совсем. Но новые подробности заставляют всколыхнуться затопленную ярость с прежней силой, застарелой, забытой. Он вспоминает наконец, почему не мог тогда поступить иначе.

Стас не находит в себе сил поднять глаза на Царевну, пока та не умолкает. В тишине квартиры остаются слышны только ее тихие всхлипы. Он будто оглушенный, потому что все его ориентиры порушились за какие-то минуты. И непонятно теперь, как жить дальше, зачем. Годы его поисков по щелчку пальцев теряют смысл. Он опустошен и полон чувствами одновременно. К такому жизнь Волкова однозначно не готовила. Она на него тоже не смотрит.

Парень опускается на холодный пол рядом с нею, встает на колени и бережно притягивает Алену к себе, пытаясь как можно мягче схоронить ее хрупкость в своих объятьях. Пальцы его осторожно поглаживают светлые волосы, совсем как она делала когда-то с ним. Он чувствует, как потихоньку перестают содрогаться ее плечи. Теперь в его глазах стоят слезы, впервые за всю человеческую жизнь.

- Прости меня. Господи, прости меня, – хрипло нарушает он немую тишину, голос дрожит. Волков чувствует себя отвратительно, но уже совсем по-другому, чем обычно. Ему невыносимо стыдно за себя, за то, что он сделал с ней. Ему невыносимо осознавать, что она так отчаянно и так долго бежала от прошлого лишь для того, чтобы оказаться потом в его мстительных лапах. Он убирает выбеленные пряди, открывая взору то, что натворил вот сейчас своими же руками. На бледной коже набухают синюшные следы пальцев, опоясывающие тонкую шею. Он только что чуть не завершил то, что когда-то начал Иван. Волков смаргивает накопившуюся влагу и быстро утирает лицо рукавом. Нежно, как только умеет, обхватывает ладонями ее лицо, поворачивая к себе, найдя смелость посмотреть в голубые глаза, покрасневшие от слез. Впервые он может утешать ее так, касаться ее так, как не смел и не мог в их общем прошлом. – Я не трону тебя больше никогда. И никто больше не тронет, слышишь? Черт, я бы и себе сейчас набил морду, если бы смог, – он слабо усмехается, а в глазах нет и тени веселья. – А любого другого на месте убью, хоть и клялся себе, что то был единственный и последний раз. Ты скажи только.

Между их лицами всего несколько сантиметров и он шепчет ей быстро, прерывисто, почти в самые губы. На них все еще тот самый аромат вишневого блеска, он чувствует. Он поймет, если она прогонит его в следующую же секунду, но чувствует, что очень хочет остаться рядом. Хочет защищать ее от всего и всех, потому что вокруг слишком много недоброжелателей, но понимает, что девушка вряд ли жаждет его близости, близости такого же неуравновешенного придурка, каким был ее муж. Он гонялся за тенью все это время, за ответами и объяснениями, а правда была зарыта в глубине его собственного подсознания, так тщательно им же сокрытая. И вот, к чему это привело.

Он поднимается, наливает себе еще виски, пьет залпом. Закуривает. Смотрит в окно на ночной город. Он не вправе больше требовать от нее ответов, но все же не может не спросить о том, что тревожило его не меньше смерти Ивана.

- Скажи, – замолкает, подбирая слова. – Почему ты оставила меня тогда? Я ждал так долго, что решил видно позабыть о проступках Ивана. С тем и пришлось жить. Вырвался сюда чудом, на одном только желании отомстить. А зря, получается, – снова горький смешок. – Сдох бы себе волчьей смертью давно уже, там, где должен был. И дело с концом. А здесь не выходит как-то, болтаюсь, как неприкаянный. Хуево мне здесь, Лен, – Волков не может пока заставить себя называть ее новым именем, которое она выбрала себе сама. Он опускается на стул, делает последнюю затяжку и вдавливает окурок в так кстати стоящую рядом пепельницу. – Это последнее, что я хочу от тебя услышать. Потом не побеспокою. Я свое получил, уходить отсюда пора, – он имеет в виду совсем не ее квартиру, но не надеется даже, что она поймет правильно. – Устал.

Стас Волков не нужен в этом мире никому и себе в первую очередь. Накатывает вдруг странное облегчение, будто освободился в мгновение от оков, что путами держали его в двуногом теле, в мире, который ему осточертел до зубовного скрежета. Да, он готов ее защищать, но навязывать свое общество и защиту не намерен. В конце концов, как-то справлялась же без него столько времени, и живет, судя по всему, совсем неплохо. Здесь он не нужен тоже. Единственное, что ему осталось, это прекратить влачить свое жалкое существование. И никогда еще Стас не чувствовал себя настолько свободным, как теперь, при одной только мысли об этом.

[indent] Мужчина то и дело гадал: неужели вся Вольная Марка была такой? Земля прославленных предков - отчий дом, из которого его против воли забрали много лет тому назад в темный и промозглый Круг на озере Кинлох. Как бы сложилась его жизнь, если бы он остался здесь? Скорее всего, она походила бы на ту, что он вел сейчас. Да, Лорану нравилось вести жизнь прирожденного аристократа - просыпаться на шелковых простынях, носить дорогую одежду и есть деликатесы с позолоченных тарелок, но главным все же было то, что теперь для него не существовало рамок, в которые прежде загоняла всех магов Андрастианская церковь.

[indent] Соседствуя бок-о-бок с морталитаси, самыми искусными магами за пределами Тевинтера, Амелл научился многим удивительным вещам - далеко переступил за черту, проведенную боязливыми церковниками. Здешние маги смерти наглядно доказали, что не нуждаются в "защите" храмовников. Их боялись и уважали все - от простых крестьян, вспахивающих поля в надежде на богатый урожай, до грозных владычиц церкви, заседающих в своих величественных соборах. Таким стал и Лоран: уже не пешка в чужих руках, а полноправная фигура на необъятной политической арене Неварры. У него были деньги и влияние - чародей мог избавиться от любого врага короны, но вот чего он точно не ожидал, так это того, что корона решит разделаться с ним самим.

[indent] Виреллиус, маг из тевинтерской империи, явился ко двору как гром среди ясного неба и столь же молниеносно сблизился с королем Маркусом. Тот, доселе бывший невероятно благосклонным к Амеллу, в считанные дни отдалил от себя его и всех советников-морталитаси - теневых министров, как еще любили их величать другие придворные. До недавних пор никто, каким бы могущественным и влиятельным человеком он ни был, не отваживался бросать вызов этому древнему ордену и самому Лорану. Они боялись последствий, ведь неугодные советникам короля люди исчезали быстро и бесследно. Их право быть подле монарха стало сродни непреложному закону, который, впрочем, без всякий опасений нарушил этот тевинтерский выскочка.

[indent] Поначалу Лоран вместе с остальными своими сторонниками, несколько лет назад давшими ему укрытие от войны, пытался вразумить переменившегося во взглядах короля, но тот наотрез отказался внимать его предупреждениям, словно одурманенный чарами Виреллиуса, а вскоре и вовсе перестал появляться на публике, закрывшись на все засовы в своих покоях. Теперь у руля встал кичливый тевинтерец, и сей факт буквально доводил Амелла до белого каления. Так после очередного совета, в ходе которого новый фаворит откровенно наплевал на пожелания всех министров, приняв далеко не выгодное для страны решение, ему удалось порваться к Пентагасту. Тогда же вскрылась правда, что тот не в своем уме - лежит бездвижно на своей кровати, не обращая никакого внимания на далеко не бесшумно влетевшего к нему без спроса чародея. Взгляд стеклянных, абсолютно неживых глаз отупело уставлен в расписной потолок, а в воздухе витают такие зловония, какие не испускает магия даже самых заядлых некромантов в Великом некрополе. Лоран предпринял попытку привести своего покровителя в чувство, но лишь обжегся о хищную тьму, сковавшую того изнутри. С такой темной магией ему еще не доводилось сталкиваться на своем веку. Древняя и холодная - она отторгала весь свет, который источал собой умудренный опытом чародей.

[indent] Уже тогда стало ясно как день, что в одиночку с этой тевинтерской напастью ему не справиться: исцелить короля от невиданного недуга было выше сил Лорана - он пытался, - а убийство наложившего его мага вызвало бы слишком много вопросов и шума при дворе. По крайней мере, так наверняка случилось бы, если бы руку к расправе приложил один из придворных. Поэтому теневые министры тайно посовещались и единогласно пришли к мнению, что они отчаянно, как никогда прежде, нуждаются в помощи извне. И их выбор небезосновательно пал на Инквизицию, совсем недавно возрожденную, но уже успевшую создать море волнений вокруг своего имени и надежно укрепившуюся в правах своеобразной преемницы Церкви. Инквизитор Тревельян, о котором сам Лоран мог бы поведать много чего любопытного, поддержал опасения морталитаси и пообещал прислать ко двору своих людей, которые без лишнего внимания разберутся с непрошенным гостем. Союз с Инквизицией был выгоден обеим сторонам, и потому многие значимые люди уповали на благополучный исход. Больше всех, конечно, сам королевский чародей, ведь его положение при престоле напрямую зависело от милости правящего монарха. Не будет Маркуса - не будет и Лорана, а ему, поверьте на слово, ой как не хотелось сдавать насиженные позиции и отправляться тащить жалкое существование в какое-нибудь захолустье.

---

[indent] Настало мгновение долгожданной встречи с людьми Инквизитора, и Амелл, признаться, чуть было не поперхнулся собственными болезненными воспоминаниями, когда увидел посла, отправленного ему на подмогу. Он и не надеялся увидеть это лицо вновь, но теперь на него смотрел не мальчик, которому были велики доспехи и тяжел меч, а настоящий мужчина - красивый и статный. С одной стороны, Лоран был рад этой неожиданной встрече - сердце его забилось загнанной в клетку птицей, будто бы возвращаясь к жизни после многих лет забвения, но с другой - он был разочарован в выборе своего бывшего ученика. Как советник и какой-никакой политик он хотел бы видеть на месте Резерфорда Жозефину или, на худой конец, кого-нибудь из числа высокопоставленных агентов Сестры Соловей, но никак не бывалого вояку, которому чужды придворные дрязги и интриги.

[indent] Крепче обычного сжав посох в своей руке, чародей нашел в себе силы улыбнуться гостю, скрывая нешуточное внутреннее волнение. Холодный метал под его пальцами опасно заскрипел, а по древку тоненькой вьющейся змейкой пробежала голубоватая молния. То стало единственным свидетельством, что эта встреча значит для него куда больше, чем для всех остальных людей, собравшихся дабы выразить почтение их доблестному спасителю.

[indent] - Настоящий воин: никаких любезностей - сразу к делу. Что же, я одобряю такой подход, - отшутился чародей, принимая из рук коммандера послание, подлежащее немедленному уничтожению. Некоторые придворные, полукругом стоявшие позади Амелла, разошлись скромными, почти что искренними смешками, как того полагал негласный этикет: когда фаворит шутит - остальные, хотят они того или нет, обязаны поддержать его. В тайне от чужих глаз они могут рвать друг другу глотки и вонзать ножи в спину, но при посторонних обязаны выступать единым фронтом. Может, они и не любят друг друга, как следовало бы, но одно для всех неизменно: каждый из придворных любит Неварру и готов отстаивать честь своего королевства до последнего вздоха.

[indent] Сощурившись на следующую реплику Каллена, голубоглазый, точно сова, глубоко задумавшаяся над чем-то высоким и философским, склонил голову вбок. Что это, свое рода проверка? Чего этими словами хотел добиться храмовник? У Амелла на сей счет было множество догадок, но ни одну из них он не отважился проверить, а лишь ухмыльнулся и ответил так же холодно, предельно ясно давая понять собеседнику, что они уже не те, что прежде. Всего лишь двое чужих друг другу мужчин, которых когда-то связывала тонкая нить второстепенного повествования.

[indent] - Несомненно, так оно и есть, коммандер, но зато погодка здесь на порядок чаще радует мое жалкое естество, - безразлично кинул он послу Инквизиции и резко развернулся на каблуках своих ботинок. Полы его расшитой серебряной нитью мантии взметнулись вверх, подхваченные порывом теплого ветра, а придворные, словно верные псы, плотным кругом обступили чародея, не давая именитому гостю приблизиться к нему на расстояние вытянутой руки. Нет, Лоран не боялся Каллена как храмовника. Он боялся иного: однажды в башне Кинлоха к нему уже приходила смерть, и у нее были бездонные золотые глаза Резерфорда.

[indent] - Следуйте за мной, я покажу отведенные вам покои, - не оборачиваясь, оповестил Амелл ступающего за ним мужчину и тут же скомкал переданное послание, со всей неистовой злобой швырнув его на каменный помост. Стоило несчастному клочку бумаги коснуться земли, как он мигом вспыхнул насыщенным колдовским огнем, в считанные секунды пожравшим его безо всякого остатка. По крайней мере, хоть это не принесло придворному чародею новых приятных сюрпризов. Их с него на сегодня, пожалуй, хватит.

[indent] Дазай всегда всё знал.

[indent] Одна из тех немногих истин, которую Акутагава усвоил первой. Дазай мог пожимать плечами, мог говорить, что ничего не понимает, мог и вовсе ни на что не реагировать — но это вовсе не означало бы, что он чего-то да не знает. Как раз наоборот. И каждый раз, каждое поручение для его напарника, коллег, ученика, превращалось в испытание, а экзамен, провал которого мог караться очень и очень строго. Дазай не терпел неудачников и не прощал ошибки, не спешил помогать или давать советы. Он будто бы только наблюдал, не понимая, как люди не осознают те простые истины, которые давно осознал он сам.

[indent] Акутагава ничего не желал знать о происхождении той зелёной лужи, в которую он случайно наступил. Было достаточно и мерзкого зловонного запаха, от которого тошнота подкатывала к горлу. Эти грязные переулки и запахи возвращали его в прошлое, в те тяжёлые дни, когда он жил на таких вот улицах. Точнее, выживал. Тогда значение имели лишь кров над головой и еда. За них можно было убивать, за них можно было нападать и воровать. Калечить стариков, выбрасывать в ямы инвалидов — о морали речи и не шло. Или ты, или тебя. Акутагава впервые понял это, когда увидел, как мерзкая тощая вонючая старуха срезала с трупов волосы на парики. Тогда-то он очень многое понял.

[indent] Понял и помнил это до сих пор. Именно те дни научили его идти вперёд. Акутагава шёл, хотя сил уже не оставалось. Они с Дазаем были в пути уже двое суток. Бесконечные облёванные переулки, многочисленные грязные кварталы. Метро, автобусы, снова метро, снова автобусы и многочисленные часы пешком. О сне речи и не шло. Акутагава был готов упасть на колени и молить об отдыхе, но понимал, что Дазай этого жеста не оценит и ничего хорошего не скажет. Или посмотрит. Посмотрит только так, как может он. Уничижающе, холодно, жёстко. Поэтому Акутагава не подавал вида: шёл бодро, хотя ныла каждая косточка в теле, не тёр глаза, хотя они болели и слезились от сухости. Более того, он пропах смрадом этих улиц — не отстираешь же потом, — когда как Дазай благоухал своим дорогим парфюмом. И на его молодом лице не было и тени усталости, словно он изобрёл бесконечный источник энергии.

[indent] — Он здесь, Дазай-сан?

[indent] Акутагава остановился за углом старого заброшенного склада. Впереди, огромной несокрушимой махиной, возвышался давно неработающий завод. Он закрывал собой половину чёрного низкого неба — ни огонёчка, ни единого признака жизни. Но они оба знали — эспер тут. Стоило отдать ему должное — прятался и заметил следы он хорошо. Не каждый бы нашёл, не каждый бы выдержал. Да и на этих чёртовых свалках никто его не замечал и не запоминал. Тут никому ни до кого не было дела.

[indent] Над головой прогремел мощный раскат грома — брызнули первые капли дождя. Зелёные лужи потекли по асфальту, а тихий шелест заглушил голоса.

[indent] — Это же к лучшему, да? — спросил Акутагава и глянул в сторону Дазая. — Дождь скроет нас и помешает ему нас услышать. Верно?..

[indent] Глупый вопрос, но надо же спросить хоть что-то. Эти двое суток они шли практически молча. Словно бы у них не было общей миссии на двоих. Словно бы они совсем чужие, хотя это — какими бы сложными ни были их отношения — было не так. Для Акутагавы не было ближе человека; даже Гин не понимала и не знала его так, как Дазай Осаму. И хотя он, Акутагава, такому человеку не подходил и в подмётки не годился, их всё же многое связывало. Акутагава не хотел идти в бой молча. Ему нужно было хотя бы словно, хоть что-то.

[indent] — Дазай-сан, а этот эспер... в чём его сила? — Акутагава обхватил себя локти и почувствовал, как мокнет ткань плаща. — Мори-сан приказал уничтожить его, но почему? Он опасен? Обычно Мори-сан даже самых опасных предпочитает держать у своих ног.

[indent] Раздался очередной раскат грома, сверкнула молния и вдали, у самых заводских дверей, Акутагава различил крадучийся силуэт. Он тут же подобрался и напряг без того болящие мышцы.

[indent] — Это он, — выдохнул Акутагава.

[indent] За тяжелой, крепкой дверью раздавались какие-то громкие голоса, лишь отдаленно напоминающие спор - будто бы кто-то изо всех сил старался на переходить на крик и говорил куда тише, чем ему хотелось бы.
Гаррет упорно делал вид, что его это все не касается, продолжая вглядываться в ровные строчки на свитках, что скопились на его рабочем столе, и старался не думать о том, что примерно такой же ворох писем ждет его на тумбе прямо за спиной. И ведь это уже те, что прошли тщательную сортировку, и большая часть осела на рабочих столах помощника, начальника городской стражи и прочих чиновников, которых можно было найти в Крепости Наместника.

[indent] Мужчина потер слезящиеся от бесконечных строчек слезных просьб, деловых предложений и уже куда менее тактичных требований, почти угроз, и раздраженно нахмурился, понимая, что шум за дверью его отвлекал уже куда сильнее, чем несколько минут назад. Решив, что на сегодня с него хватит - солнце скрылось за горизонтом добрых полчаса назад, хотя крыши все еще удерживали нежно-золотое свечение, меняя облик города, Гаррет вышел за порог собственного кабинета с лицом, не обещающим ничего хорошего.
Оно оставалось спокойным, но приближенные к Хоуку уже успели научиться различать целую гамму “спокойствия” нового Наместника.

[indent] - Что здесь происходит? - Невозмутимо произнес маг, обводя внимательным взглядом каждого из присутствующих, чуть дольше задерживаясь на лицах храмовников. С ними он старался поддерживать шаткое, острожное перемирие, во многом благодаря младшему брату, но инстинкты, вбитые еще отцом, страхами и опасениями Андерса, подпитанные образом обезображенной гневом и дурманом Мередит, все-таки брали свое.

[indent] - Мы просим об аудиенции…

[indent] - Приемные часы Наместника окончены, - перебил Гаррет, резко останавливая жестом ладони подлетевшего к нему сенешаля, уже готового самому вступить в диалог. Вообще-то, это была именно его обязанность - тормозить особо жаждущих попасть в кабинет Наместника, но тот банально заработался сегодня. А может, не решался вступить в перепалку с храмовниками.

[indent] - Ваш брат просил, - пытался продолжить главный с пышными рыжими усами, но вновь был нагло перебит.

[indent] - Мой брат не лишен дара речи и возможности передвигаться, - отрезал Гаррет, едва заметно погано ухмыляясь. Шум и монотонная работа за целый день его порядком извели, доводя до желания с кем-нибудь поцапаться, чтобы сбросить скопившееся раздражение. - И его персоне всегда рады в Крепости Наместника.

[indent] Льда в тоне Хоука стало куда больше. Храмовник, которого маг несколько раз видел подле брата, неохотно кивнул, задержав внимательный взгляд на Наместнике, и нарочито медленно отступил вместе со своими людьми к лестнице, ведущей на первый ярус крепости.

[indent] С их уходом все, кто толпился в коридоре, едва заметно облегченно выдохнули - все эмоции, расположение и редкие тревоги Хоука причудливым каскадом расползались по его подчиненным, порой передаваясь от одного к другому как болезнь.

[indent] - Мне нужно в Нижний Город, - уже куда расслабленнее заявил мужчина, обращаясь к одному из стражей, просто ставя того в известность, чтобы Наместника не кинулись искать с мабари по всему Киркволлу.

[indent] - Нам вас сопроводить? - С легкой ноткой тревоги обратился к Хоуку один из стражей, тех, кто он набрал совсем недавно и лично, но Гаррет, все еще порядком раздраженный, лишь отмахнулся.

[indent] - Я в состоянии постоять за себя, иначе бы не носил титул Защитника. Или мне не стоит доверять даже тем патрулям, что ходят по улицам Нижнего Города?

[indent] Смерив всех фирменным нечитаемым взглядом, мужчина поправил складки длинного одеяния, и зашагал к выходу из крепости.

***

[indent] Гаррет решил полюбоваться звездами где-нибудь в районе Нижнего Города.

[indent] Не то, чтобы с приходом Хоука к власти, тот резко, всего за пару-тройку дней, стал выглядеть куда как лучше, спрятав всех пьянчуг в темные, тесные закутки между лачугами, а на рынке, полном всякой всячины, начиная с тех же ворованных ремней и амулетов и заканчивая тухлыми помидорами, резко перестали обсчитывать, в надежде содрать с жителей последние медяки.

[indent] Но чище все равно стало. Во всех смыслах. Даже ворье и головорезы, что раньше почти даже не скрывались, едва ли не гордо вышагивая по грязным, пыльным улочкам, пропахшим нечистотами и безнадежностью, сейчас не желали показывать носу из тех мрачных щелей, где предпочитали теперь прятаться и творить свои сомнительные дела, мстительно радуясь, что у Защитника, неожиданно ставшего еще и Наместником, просто не хватает времени.

[indent] Хоук резко повернул, чуть придерживая глубокий капюшон пальцами, чтобы не слетел - совсем недалеко здесь был один из лазов в Клоаку, замаскированный под целое нагромождение складских ящиков, пыльных настолько, что маг не рисковал до них дотрагиваться даже когда Нижний Город был его… не домом. Ночлегом. Не самым приятным периодом в жизни, который он вовсе не старался забыть, как это часто бывает, оставляя для себя как жестокое напоминание. Символ того, откуда он поднялся и чего мог достигнуть.

[indent] Огни “Висельника” замаячили впереди, и Хоук довольно улыбнулся, вовсе не удивившись наличию буквально за углом силуэту уже надравшегося до состояния зеленых соплей работяги из литейного квартала. Благо, он был всего один, но и день был будний. К концу недели местная флора и фауна была представлена куда большим количеством видов.
Как бы Варрик не боролся, поделать с этим у него до сих пор ничего не получалось, а ведь заведение внутри уже не было таким раздолбанным и обшарпанным, как во времена их бурной молодости.

[indent] Хоук уже дернул ручку входной двери на себя, надеясь, что его тут же крепко обнимет родное тепло “Висельника”, но царящий внутри хаос и шум скорее ударили мага наотмашь, на несколько мгновений заставляя пораженно замереть на пороге.

[indent] - Что здесь… происходит? - Уже не в первый раз за этот вечер поинтересовался Хоук совершенно спокойно своими тихим, низким голосом, широко оглядывая теплый зал “Висельника”, где в свое время было проведено немало звонких вечеров, большинство из которых заканчивалось паломничеством в лечебницу Андерса - за порцией зелья, помогающего справиться с жестоким похмельем.

[indent] Весь нестройный, беспокойный шум множества голосов, многие из которых уже призывали к радикальному разрешению конфликта, причин которых Гаррет до сих пор не мог понять, мгновенно стих, а взгляды, даже те, что были щедро наполнены хмелем, обратились к порогу таверны.

[indent] Пораженные, удивленные, где-то даже тронутые безотчетным страхом. Среди собравшейся здесь бескультурной публики хватало мелких преступников, которым было чего бояться, особенно Наместника, о котором за последние годы, не без помощи Варрика Тетраса, стало ходить все больше самых неожиданных слухов. Гаррет их даже не всегда пресекал - иногда они действительно играли на руку.

[indent] На кончиках пальцев, затянутых в крепкую кожаную перчатку, едва-едва заплясало бледно-лиловое сияние, готовое в любой момент оформиться в настоящий разряд, способный поразить цель за считанное мгновение, какой бы ловкой она не была.

[indent] Гаррет быстро определил зачинщика, зацепившись взглядом за верткую фигуру в стремительно редеющем круге почти в самом центре таверны, одновременно чувствуя, как все еще удерживаемое между пальцев заклинание уже начинает ощутимо покалывать кожу прямо через перчатку.
Он узнал и острые уши, и смуглую кожу, и пресловутые светлые волосы, которые надежно врезались в память еще тогда - видит Создатель, Гаррет всегда был падок на блондинов.

[indent] Появление Зеврана было неожиданным, отдающим дурнотой знаком, и запах крови, который отчетливо ощущал Гаррет, хищно раздувая ноздри, тут был вовсе не при чем.

[indent] - На выход. Немедленно.

[indent] Слова Гаррет буквально прорычал, лихорадочно перебирая в голове варианты, крайне сожалея, что верная Авелин, способная прикрыть все авантюры Хоука после многочасовых нотаций, сейчас находится не в городе.
Тревога оказалась излишней - все в таверне были напуганы достаточно, чтобы задавать лишних вопросов и требовать немедленного правосудия от Наместника здесь и сейчас, так что стоило эльфу сделать шаг по направлению к выходу, мигом протрезвевший люд бросился оказывать помощь идиоту, который, если честно, сам нарвался на клинок в горле.

[indent] Хоук лишь хмыкнул, в последнюю секунду меняя положение пальцев, набрасывая на просторный зал что-то наподобие легкого морока, младшего брата “энтропического ужаса”. Это вполне должно было хватить, чтобы произошедшее списали на горячечный бред, вызванный слишком большим количеством эля и медовухи.

[indent] - Какого хрена ты здесь делаешь? - Зашипел мужчина прямо на ухо эльфу, стоило им оказаться на улице. Для серьезности своего недовольства Гаррет еще и крепко сжал плечо, прижимая Ворона к стене.